Куличкин Блог

А это http://petya.blogik.org мой другой блог

---

28.07.2008 19:09
Читать только Л. Толстой. «Два гусара»

Л. Толстой. «Два гусара»

«Два гусара» Л. Толстого или кое-что о литературном обиходе

Что такое «обиход»? Нечто обычное, общеупотребительное, общеизвестное, но зато надежное и проверенное. К примеру, мы привыкли есть суп ложкой, а макароны вилкой. Это достаточно привычно, не зависимости от того, какие ложки-вилки мы используем: старинное серебро, алюминий советских столовых или одноразовые комплекты современных нам забегаловок. А вот есть  рис палочками — уже не настолько привычно, но и палочки уже постепенно проникают в наш обиход...

Обиход очень важен в «традиционных системах». Например, в церковной музыке. Прямого запрета на использование авторской музыки нет, отчасти ее использование даже поощряется, но знание обихода — обязательно. Обиход всегда находится в привилегированном положении относительно того, что обиходом не является.

Другое дело, что границы обихода крайне расплывчаты: одни считают что церковный обиход — это только анонимные и довольно старинные напевы, другие также причисляют к обиходу повсеместно используемые авторские песнопения, у третьих какой-то свой взгляд на ситуацию... В общем, все так же, как с палочками для риса: кому-то привычно, кому-то нет, для одних это уже совершенно обиходное явление, для других — экзотика, а для третьих — неуместная экстравагантность. Важно следующее:

1. Обиход всегда лучше, чем не обиход для обыденного сознания
2. Кое-какие совершенно необиходные явления все равно проникают в обиход и остаются там навсегда

Теперь представим себя на месте начинающего литератора. Как можно заявить о себе? Есть три варианта. Первый: организовать скандал. Второй: писать ширпотреб. Третий: писать литературу высокого качества, но публика ее оценит уже СОВСЕМ ПОТОМ. Лев Толстой в свои 28 лет был слишком интеллигентен для 1-го варианта и слишком уважал себя для 2-го (что, кстати, совершенно естественно для любого серьезного писателя). Избрать третий вариант — для русского писателя того времени значило бы предать свою профессию. Что тут прикажете делать?

Более того, никто же не знал в 1956 году, что Лев Николаевич Толстой — гордость русской литературы, писатель с мировым именем и, наконец, что он известен в определенных кругах как «зеркало русской революции». Наоборот, было известно, что настоящие писатели (кроме прозы) еще умеют писать прекрасные стихи, а их жизнь обрывается очень рано и, как правило, в результате насильственной смерти. В 28 лет Пушкин уже был великим писателем и поэтом, в 28 лет Грибоедов написал «Горе от ума», а Лермонтов и вовсе завершил свою литературную карьеру в 27 лет (после дуэли с Мартыновым). «Долгожитель» Гоголь умер в 43 года (в 1852 году). Кто же остался? Остались лишь неудачливые старички да новое поколение литераторов, которое, по сравнению с «золотым веком» Пушкина и Лермонтова, литературоведы будущего постеснялись назвать серебряным веком.

«Неудачливыми старичками» были, например, Герцен и Гончаров. Первый, как известно, «пробудился» лишь от выстрелов на Сенатской площади, и до сих пор окончательно не известно, стоило ли его будить. Второй к 1956 году написал один небольшой роман «Обыкновенная история» и выглядел совершенным аутсайдером даже рядом с Гоголем (не то, что с Пушкиным и Лермонтовым): никто же не знал, что Гончаров — не только родственник жены Пушкина, но и автор «Обломова» и «Обрыва». Новое поколение литераторов... Журнал «Современник», некогда издававшийся Пушкиным, «захватили» Добролюбов и Чернышевский... что это, как не упадок, если смотреть глазами Толстого?! Единственным, кто более ли менее, его устраивал из литераторов-современников (которые оккупировали пушкинский журнал) — это его на 10 лет старший товарищ Тургенев. Впрочем, у последнего был «крен» в другую сторону: Иван Сергеевич, вероятно изрядно раздражал Льва Николаевича своей маниакальной чистоплотностью во всех внешне заметных отношениях.

Поэтому 28-летний Лев Толстой решил написать иронический диптих на обиходные темы, причем первую его часть — о Пушкине и Лермонтове, а вторую — о себе и Тургеневе. Этот диптих Лев Николаевич назвал весьма пафосно: «Два гусара», и так же пафосно начал:

В 1800-х годах, в те времена, когда не было еще ни железных, ни шоссейных дорог, ни газового, ни стеаринового света, ни пружинных низких диванов, ни мебели без лаку, ни разочарованных юношей со стеклышками, ни либеральных философов-женщин, ни милых дам-камелий, которых так много развелось в наше время <... > когда наши отцы были еще молоды не одним отсутствием морщин и седых волос, а стрелялись за женщин и из другого угла комнаты бросались поднимать нечаянно и не нечаянно уроненные платочки, наши матери носили коротенькие талии и огромные рукава <...> во времена Милорадовичей, Давыдовых, Пушкиных...

и так далее.

Что такое литературный обиход по меркам того времени? Это, конечно, мушкетеры и гвардейцы кардинала, прекрасные дамы, карты и вино, дуэли, сражения, классицистское единство времени, места и действия... Ах, да! Ну и конечно же, излюбленный художниками всех мастей и жанров (в том числе тех, которые от слова «худо») сентиментальный мотив «двадцать лет спустя», который, впрочем, уже имел отечественный аналог: знаменитое фамусовское «тогда не то, что ныне». Впрочем, дело конечно, не только в иронии. Толстой, естественно, постоянно уходит от прямых штампов. Так, скажем, единство времени существует в каждой части в отдельности, но отсутствует в повести в целом.  Или, к примеру, мотив «двадцать лет спустя». В начале повести говорится о том, что действие первой части происходит в 1800-е годы, потом автор ненавязчиво заявляет, что «прошло лет двадцать», и уверенно отправляет нас... в 1848-й год! С остальными предметами литературного обихода он старается обращаться столь же бережно: с одних стереотипов он как бы сдувает пыль, а на иных выводит смачный вензель «здесь был я». В результате вырисовываются две очень похожие картинки, в которых читателю предлагается найти максимальное количество различий. И эти различия Лев Николаевич реализует весьма последовательно, демонстрируя различия по многим параметрам, причем каждый из параметров имеет свои подпарметры. Вот примерная структура этих параметров:

• Карты. Кто выигравает и кто проигрывает, как выигрывают (или проигрывают), о каких сумма идет речь...
• Вино. Что пьют, где и сколько пьют, что делают под выпивку...
• Женщины. Где встречают женщин, как себя с ними ведут, с кем крутят (или пытаются крутить) романы, как расстаются...
• Деньги. Сколько их в кармане, откуда они берутся, на что тратятся, какое к ним отношение...
• Дуэли. Количество дуэлей, из-за чего (кого), чем заканчиваются...
• Слуги. Отношения с ними, что слуги делают, насколько четко выполняют приказания...
• Репутация...
• ... и т.д.

Следить за авторской мыслью в этой книге — одно сплошное удовольствие! Чтобы не лишать Вас этого удовольствия — подробный анализ я решил оставить за кадром. Я бы лишь еще раз подчеркнул, что за различиями в эпохах скрываются И реверансы автора в сторону Пушкина, И некоторая ирония по отношению к себе. Может быть, отчасти из-за этого «двадцать лет» превратились «сорок лет спустя»: ведь Пушкин уже в 10 лет был тем, чем Толстой стал в 20?..

Интересно также другое. «Два гусара» очень удачно вписались в обиход отечественной литературы. Совершенно очевидно, что пехотного капитана Толстой позаимствовал у Гоголя. Именно этот пехотный капитан в «Ревизоре» ловко срезывал штосы. Конечно, образ первого гусара — Федора Турбина — подан весьма помпезно. Даже может быть слишком помпезно. А через заимствование у Гоголя  упомянутого пехотного капитана Толстой сравнивает этот «идеал» с... Хлестаковым! Казалось бы, не избежать бы Льву Николаевичу дуэли со своим персонажем, да не догадался, видимо, первый гусар, где его так ловко «поддели».

И, между прочим... Фамилия — Турбин — неплохо прижилась: в булгаковских «Днях Турбиных» и «Белой гвардии». Случайность, говорите. Нет, даже не убеждайте: случайных фамилий у Булгакова нет (см., например, в этом же блоге: Михаил Булгаков. «Собачье сердце»). В итоге, идеалы идеалами, а Гражданскую войну-то — проиграли...

Что сказать в заключение? Может быть, кто-то еще надеется, что я расскажу сюжет? Может быть, литературным гурманам хочется  точнее уловить сам тон толстовского повествования, как можно полнее посмаковать иронию Льва Николаевича? Может кому-то хочется почитать ту книгу глазами современников Толстого? Действительно, в самом деле... Секундочку! — сейчас все будет.

Заметьте еще одну тонкость: граф Турбин (сын), появляющийся как бы «двадцать лет спустя» после графа Турбина (отца), на самом деле, не только не моложе него. Напротив, он ведет себя именно как старик, как состарившаяся ипостась своего отца. Теперь — внимание! — занавес. 

Юрий Визбор
Вставайте, граф		Люси (граф 20 лет спустя)
Вставайте, граф! Рассвет уже полощется, Из-за озерной выглянув воды. И кстати, та вчерашняя молочница, Уже поднялась, полная беды. Она была робка и молчалива, Но, Ваша честь, от Вас не утаю: Вы, несомненно, сделали счастливой Ее саму и всю ее семью. Вставайте, граф! Уже друзья с мультуками Коней седлают около крыльца, Уж горожане радостными звуками Готовы в вас приветствовать отца. Не хмурьте лоб! Коль было согрешение, То будет время обо всем забыть. Вставайте! Мир ждет вашего решения: Быть иль не быть, любить иль не любить. И граф встает. Ладонью бьет будильник, Берет гантели, смотрит на дома И безнадежно лезет в холодильник, А там зима, пустынная зима. Он выйдет в город, вспомнит вечер давешний: Где был, что ел, кто доставал питье. У перекрестка встретит он товарища, У остановки подождет ее. Она придет и глянет мимоходом, Что было ночью - будто трын-трава. «Привет!» — «Привет! Хорошая погода!.. Тебе в метро? А мне ведь на трамвай!..» И продают на перекрестке сливы, И обтекает постовых народ... Шагает граф. Он хочет быть счастливым, И он не хочет, чтоб наоборот.		Он поздно проснулся, нашел сигарету, И комнату видел сквозь сон: Губною помадой на старой газете Написан ее телефон, И блюдце с горою вечерних окурков, Стакан с недопитым вином, И ночи прожитой облезлая шкурка, И микрорайон за окном. Итак, моя дорогая Люси, Шанс на любовь свою не упусти. Жить только болью, только любовью! Все остальное — такси. За рубль пятьдесят, дорогая Люси. Потом он печально и неторопливо Убрал все ночные следы И даже отмыл след раздавленной сливы Стаканом горячей воды. Потом, в довершение к общим печалям, Он вспомнил жену невзначай. Потом позвонили и в трубке молчали, Но он-то ведь знал, кто молчал. Итак, моя дорогая Люси, Шанс на любовь свою не упусти. Жить только болью, только любовью! Все остальное — такси. За два рубля, дорогая Люси. Потом он прошелся на фоне заката И в парке попал в темноту, Где молча держали за тальи солдаты Больших учениц ПэТэУ, Где в пасти эстрады туркмен в тюбетейке На скрипке играл Дебюсси, Где мы целовались с тобой на скамейке, О, моя дорогая Люси. Он глянул на нас, пробираясь на ощупь В лесу своей темной тоски, Подумал про нас, что счастливыми, в общем, Бывают одни дураки. Причислив себя неожиданно к умным, Он тут же подумал: «Осел!» — Поскольку еще сохранился в нем юмор, А значит, пропало не все. Итак, моя дорогая Люси, Шанс на любовь свою не упусти. Жить только болью, только любовью! Все остальное — такси. За два пятьдесят, дорогая Люси. Он твердо решил, что начнет в понедельник Свою настоящую жизнь: Зарядка, работа, презрение к деньгам, Отсутствие всяческой лжи. Но он-то пока пребывал в воскресенье И чувствовал влажной спиной: Эпоха непрухи, звезда невезенья Работают и в выходной. Итак, моя дорогая Люси, Шанс на любовь свою не упусти. Жить только болью, только любовью! Все остальное — такси. За просто так, дорогая Люси.

Эти тексты — сюжет «Двух гусаров» в переводе на современный нам язык. Послушайте, как их исполняет Юрий Визбор — и Вы услышите голос Льва Толстого. Как такое чудо оказалось возможным? Да просто потому, что и Толстой, и Визбор играли одних и тех же темах литературного обихода и делали это, прошу заметить, весьма виртуозно.

 

 

Комментарии:

---