Куличкин Блог

16.04.2010 14:13
Читать только Еще о музыкальной информатике

Еще о музыкальной информатике

Музыкальная информатика очень не привычный для меня предмет.  Это практически единственное время, когда я занимаюсь ничегонеделанием, а деньги получаю. Видимо, это компенсация за те виды занятий, когда я что-то делаю бесплатно.

Тем не менее, польза от музыкальной информатики налицо. Здесь можно спокойно писать что-нибудь в блог. Тем более в связи с тем, что это удается все реже и реже. Конечно, когда фортепианный цикл «Под черным флагом. Морские истории» будет набран на компьютере, время освободится. Но пока что его не так много. 

Прошло уже полчаса с начала занятий. Студентов не видно. Пойду зайду в буфет, а после, пожалуй, продолжу написание автобиографии. 

Показать комментарии (0)

10.04.2010 11:08
Читать только Автобиография

Автобиография

Пора начать ее писать. Поехали...

Я родился 5 июня 1977-го года в Перми, в семье журналистов. Жили мы на «Зеленке». Так назывался микрорайон «Зеленое хозяйство», расположенный неподалеку от Железо-бетонного комбината. Через дорогу был расположен холмик, на котором росла полынь и шампиньоны. Сейчас там база «Крепар» и гаражи. 

Нет ничего удивительного в том, что у меня не было блестящего здоровья. До 15 лет я обязательно подхватывал ОРЗ два раза в год минимум. Рассказывают, что я спал под симфонии Моцарта, но этого в моей памяти не осталось. В нашей квартире стояло пианино, которое могло издавать звуки, и поэтому выглядело довольно привлекательным объектом для людей моего возраста.

Однажды меня отвели в Детский сад. Это было самым ужасным из того, что происходило со мной на «Зеленке»... Хуже было только воспаление легких, подхваченное около пяти лет, которое окончилось длительной отсидкой в больнице Закамска в практически полной изоляции. Из этой этой больницы на «Зеленку» я уже не вернулся, потому что родители поменяли квартиру. Так в моей жизни начался новый период. 

Основной интерес представляли суббота и воскресенье. Остальные дни не были полноценными, потому что с Детским Садом пришлось примириться. Впрочем, два раза в год по-прежнему выдавались несколько праздничных недель, когда по болезни можно было оставаться дома. Так постепенно прошли 1982-й и 1983-й годы.

В 1984-м году пришло время идти в школу. Расставание с детским садом было радостным, но счастье оказалось недолгим. Школа №112 оказалась весьма эффективным инструментом подавления индивидуальности. Разумеется, были педагоги-исключения, но отдельные личности не могли компенсировать целую систему. Особого упоминания заслуживает Людмила Николаевна Глушкова — наша учительница начальных классов. Начало перестройки было крайне неблагоприятным периодом для учителей начальных классов. Какие-то учителя проповедовали откровенное диссидентство, какие-то были закоренелыми партийными ретроградами. Позиция нашей Людмилы Николаевны была, возможно, вообще единственно правильной в такой ситуации. Из самого процесса ее классного руководства следовало, что, в первую очередь, каждый должен быть порядочным человеком. Поэтому у меня до сих пор нет чувства фальши при воспоминании о политинформациях, пионерских отрядах и прочих элементах тогдашней советской школьной жизни. Фальши не было, потому что главным было отсутствие фальши. В первом классе нас всех приняли в октябрята, а в 3-м — в пионеры.

В 1985-м году начался период наших поездок в Рязань (ежегодных до 1993-го или 1994-го года), где жили родители отца, а также его братья и сестра со своими семьями (мамины родители жили в Перми, на той же самой «Зеленке»). Самой колоритной фигурой в Рязани был мой дед Петр Федотович. Его отца раскулачили в 1930-е, а их отправили учиться в Узбекистан, где он познакомился со своей будущей женой. Потом он стал военным, а после Великой отечественной войны уволился из армии в звании подполковника. Петр Федотович говорил медленно, размеренно и очень значительно. Каждый год он заводил со мной беседу о характере. Беседа заключалась в том, что он многократно рассказывал «восточную мудрость», которую надо было потихоньку вместить во всей ее полноте. Восточная мудрость звучала примерно так: «Посеешь поступок — пожнешь привычку, посеешь привычку — пожнешь характер, посеешь характер — пожнешь судьбу». Поэтому, по мнению Петра Федотовича, нужно было обязательно работать над характером. Еще Петр Федотович любил петь. Поэтому у всех его детей было в той или иной степени музыкальное образование. Особенно по музыкальной части преуспел старший брат отца Анатолий Петрович (о нем речь впереди). Впрочем, мой отец Александр Петрович тоже много играл на фортепиано, в том числе обожаемую всеми нами 2-ю рапсодию Листа, Вальс-фантазию Глинки и многое другое. Поэтому желание учиться музыке возникало вполне естественно. Правда, на практике все вышло не так, как планировалось.

Во 2-ю Музыкальную школу города Перми меня не приняли. Это случилось в том же 1985-м году. На вступительном типа как экзамене меня попросили что-нибудь спеть. А я почему-то решил исполнить Гимн Советского Союза. Затем две тетеньки потыкали пальцами в фортепиано и задали мне три непонятных вопроса. Я что-то ответил. Диагноз оказался неутешительным: «полное отсутствие музыкального слуха». Поэтому я попал в музыкальную студию ДК им. Ленина. Я помню, что за три-четыре года занятий мне относительно неплохо удалось сыграть «Украинскую песню» (в первом классе), «Арию» не помню какого композитора и пьесу Роберта Шумана «Смелый наездник». Остальное казалось почти что сплошным неуспехом: с четверки на тройку. Особенно неприятен был хор, руководительница которого относилась с большой симпатией к эстрадной музыке (чего я не разделял). Сольфеджио некоторое время еще было можно терпеть. Но после появления некой новой учительницы оно тоже стало невыносимым. Новая учительница ставила оценки по довольно странному принципу. Она приблизительно определяла возможности каждого, и ставила оценки в зависимости от этого. К более «продвинутым» учащимся предъявлялись более «продвинутые» требования. Поэтому выгодно было «прикидываться ветошью», а на контрольных уроках получать пятерки. Впрочем, из одноклассников, которые мне казались талантливыми, никто пятерок не получал: не выдерживал повышенных требований. А из менее «продвинутых», впрочем, тоже практически никто не получал пятерок. Потому что просто не получал.

Поэтому после 4-го класса с музыкой я решил «завязать». Но родителям удалось меня отговорить. В качестве одного из наиболее убедительных аргументов был тот факт, что осталось меньше половины: три года из семи. Кроме того, в связи с музыкальным образованием для будущей жизни маячили какие-то «дивиденды», в сравнении с теми, у кого не хватило сил на музыкальную школу.

Решающим фактором стало своевременное появление на горизонте моего дяди — Анатолия Петровича Куличкина. По его методике выходило, что сольфеджио — это не самый трудный предмет, а, наоборот, самый легкий. Лето 1989 года я провел в Рязанской области, на даче у деда. И очень эпизодических занятий в течние этих месяцев хватило для того, чтобы у меня сам собой развился абсолютный слух.

А осенью я пошел заниматься в музыкальную студию Дворца пионеров (вскоре переименованного в Дворец творчества юных). Серьезно заниматься со мной после ДК Ленина было, естественно, практически невозможно. Алла Вячеславовна Гранкина, впрочем, меня и не напрягала. Что-то мы играли, какие-то оценки я получал, но играть на пианино было уже приятно. На сольфеджио я очень быстро освоился: писал относительно трудные диктанты и после этого был свободен. Один из преподавателей сольфеджио усомнился в абсолютности моего слуха, попросил меня отвернуться и нажал на фортепиано сразу пять кнопок. Получился какой-то размазанный диссонанс. Я подумал, что он просто нажал пять кнопок подряд, и поэтому сказал: «Это ноты до, ре, ми, фа и соль второй октавы». Вышло так, что я угадал. После этого меня больше не беспокоили. С ненавистным хором тоже удалось удачно распрощаться. При первой же возможности я заявил о мутации голоса и от хора меня освободили. На 17 лет.

Еще во Дворце творчества юных я начал после двухлетнего перерыва заниматься шахматами. Шахматами я занимался и раньше, до 1988 года. В этот период по моей просьбе даже к нам домой приходил по подписке журнал «64 — Шахматное обозрение». Но тогдашний тренер в шахматном клубе Мотовилихинского района вел занятия довольно странно. Он говорил: «ходите так, затем так, затем так и будете выигрывать». Выигрывать, конечно, до поры до времени, получалось, но потом все равно становилось скучно. А в 1990-м году в ДТЮ с нами занимался кандидат в мастера Владимир Павлович Баранов. Возможно, он мог бы стать мастером, но как-то вовремя не побеспокоился об организации матча на звание мастера. Он категорически игнорировал традицию присвоения пожизненных званий и говорил, что если он не будет по тем или иным причинам играть в силу кандидата в мастера, значит, этого звания и не должно у него быть. А где-то вскоре после очередного отказа в получении «пожизненного кандидата» он выиграл чемпионат области. Он говорил, что в первую очередь надо научиться атаковать. Это легче, чем защищаться. В то же время он сам, любил и умел защищаться. Мы занимались почти исключительно анализом собственных партий. Каждая партия при его участии в анализе обрастала множеством вариантов и часто неожиданных решений. Когда ситуация казалась проигрышной, он говорил: «Ну, вообще-то, это еще далеко не все!» — и делал ход. Атакующие возможности противника резко сужались. После двух-трех неудачных попыток продолжения атаки, позиция переставала казаться проигрышной. Если никто продолжения атаки не придумывал, тогда Владимир Павлович делал ход за другую сторону. Ситуация для защищающегося опять осложнялась. Однако часто оказывалось, что «и это еще не все». В итоге, конечно, выигрывающая сторона выигрывала, но путь к победе (при условии качественной защиты) лежал через несколько труднонаходимых ходов. А если этих ходов не было бы сделано, то защищающийся мог бы вполне «сбежать» на ничью. А то и сам выиграть. Шахматы — это борьба и творчество. Выходило так...

Тем временем, в моей школьной жизни происходили большие перемены. 1990-й-1991-й учебный год стал этапным. Отношения с школой начали стремительно портиться. Дверь Совета Дружины, некогда обитая красным бархатом, пообтерлась и выцвела. Меня почти что выбрали в этот самый Совет. Конечно, не то, чтоб выбрали... Просто сказали так: «если хочешь — давай, нет проблем». Раньше-то выбирали только самых лучших, из отличников. А был крепким середнячком. Однажды я попал внутрь этого заветного кабинета. Там был беспорядок. Мы посидели, попили чай, поговорили о чем-то... и разошлись. Потом до меня дошел слух, что в Совете Дружины попросту выпивают. Отношения с одноклассниками не складывались, а «уличные» отношения во дворе обострились почти до предела. Отдыхать получалось лишь в ДТЮ. Тогда я решил стать умнее всех и начал готовиться к поступлению в Лицей при ПГТУ. 

Это он сейчас Лицей №1 при ПГТУ. А раньше ПГТУ не было. Пермский государственный технический университет был Пермским политехническим институтом. И Лицей был во многом другим. Его создатель и директор Леонид Израилевич Лурье придерживался взглядов о гармоничном и универсальном развитии человеческой личности и предлагал ориентироваться, скажем, на Леонардо да Винчи. Сам Леонид Израилевич в свободное от административной деятельности время занимался математикой, а в Лицее преподавал... закаливание (у нас действительно была такая разновидность физкультуры). Разумеется, после года занятий закаливанием проблемы со здоровьем у меня исчезли, и с тех пор я могу беспрепятственно заниматься многими интересными вещами.

Главными предметами у нас были математика и физика. Кроме них были еще информатика, химия, история, литература и исследовательский практикум. Биологии и географии не было, но об этой потере я практически не жалел. Может быть, было что-то еще, но я уже не помню. А самое главное, что в Лицее не было затхлой атмосферы советской школы (которая до сих пор чувствуется практически в любом учебном заведении среднего звена). Как это удалось сделать — большая загадка. Конечно, физико-математический Лицей (каковым он был по сути) для меня многое определил. Можно сказать, что практически все. Я не стал ни математиком, ни физиком. Но именно Лицей открыл мне путь к музыкально-композиторской деятельности (как это ни странно звучит). На лицейских значках и крупными буквами в фойе второго этажа корпуса "В" было написано что-то типа "tantum possumus quantum scimus", что на языке математики означало 

возможности = знания 

или даже так:

возможности <= знания  

А поскольку процесс получения знаний ограничивался лишь размерами лени, то возможности, при наличии желания, оказывались практически неограниченными. 

Ирина Юрьевна Кузнецова (позднее Черникова) вела у нас практику по математике. Задачи нужно было решить любым способом. Если задача решена правильно и в решении ошибок нет — оно принималось безоговорочно. Решил, — значит, решил. «Рациональным» или «нерациональным» способом — не важно. 

Лекции и практические занятия по физике вели Сергей Владимирович Шубин и Виктор Раульевич Имакаев. Поначалу задачи казались совершенно не подъемными, но определенный процент задач для зачета (или допуска к экзамену) решить было попросту необходимо. Деваться оказалось некуда (потому что обратно в советскую школу не хотелось), и постепенно задачи стали решаться. К 3-4-му семестру я уже набрался наглости настолько, что некоторые задачи решал в уме, пока 41-1 автобус вез нас от главного корпуса Политеха на комплекс.

Историю вел, к нашему большому счастью, Александр Дмитриевич Боронников. Не скажу, что я сейчас помню в деталях этот курс, за который получил отличную оценку (которую заработать было, кстати, очень не просто). Но, полагаю, видеть хотя бы приблизительную реальность, написанную между строк исторических документов — тоже не так уж плохо для владельца школьного аттестата. Оказывается, история и политика — очень близкие вещи. 

Литературу преподавала Елена Владимировна Кленина (впоследствии Фомченко). Если бы не она, я бы не прочитал столько, сколько прочитал: «Обрыв», «Война и мир», 15 романов Набокова, книги Стругацких... Анализировать литературный текст надо было несколько по-другому, чем обращаться с математическими формулами (хотя сходство имело место). Впрочем, главным, пожалуй, было то, что доказательства принимались лишь на основе текста. Если не читал — тебя будет легко опровергнуть.

Если бы не Валерий Николаевич Ашихмин, который учил нас информатике, сейчас никаких сайтов у меня не было бы. Научить языку программирования не так уж трудно. Важнее научить правильно на нем выражаться, осваивать программистские «идиомы». Тогда освоить второй язык гораздо легче. Поэтому среди нас много программистов-«полиглотов». 

Из курса химии я вообще мало что помню. Химия — это довольно далекая для меня сфера. Но надо сказать, что Сергей Борисович Холостов занимался с нами настоящей химией. Он действительно смешивал какие-то вещества в произвольных пропорциях (правда, теоретически — мелом на доске) и... что-то после этого должно было получиться. А вот определить что именно — было уже нашей задачей.

В 1994-м году я закончил Лицей с серебряной медалью и всеми пятерками в аттестате. Это было эквивалентно автоматическому поступлению в Политех на любой факультет и любую специальность. Я выбрал «Математическое моделирование систем и процессов». Передо мной была открыта ровная и многообещающая дорога будущего выпускника самой престижной специальности крупнейшего пермского вуза. После которой — хоть в науку, хоть в бизнес, хоть в чиновники-управленцы. Но с этой дороги я свернул. Потому что в 1991-м году произошло еще одно событие.

В конце января 1991 года состоялся классный вечер у одной из преподавательниц музыкального отдела Дворца творчества юных — Натальи Алексеевны Перетрухиной. Вечер был посвящен творчеству Сергея Рахманинова. Он не был приурочен ни к какой дате. Более того, при желании я мог преспокойно туда не пойти. Но пошел. И услышал там начало 1-го фа-диез-минорного фортепианного концерта. Оно длилось недолго, около минуты. Однако такая минута оказалась впоследствии очень весомой! С вечера того дня дальнейшей жизни без музыки я уже не представлял.

В 1992-м году меня отказались принять в Пермское музыкальное училище. Директор сказал, что «даже если Вы поступите, я Вас не зачислю», потому что учиться в двух средних учебных заведениях не полагалось (а в Лицей я уже к тому времени поступил: в апреле, по результатам подготовительных курсов). Я тогда несколько обиделся, но идеи поступления в музучилище не оставил. К 1992-1993-м годам относятся и мои первые научные опыты, посвященные Сергею Прокофьеву и выполненные под руководством Галины Анатольевны Брохиной в том же самом ДТЮ. На одной из научно-практических конференций я даже стал вроде как лауреатом, и мне подарили маленький транзисторный приемник «Ирень». В эти же годы для меня началась и закончилась «эра интеллектуальных игр» — «Что? Где? Когда?», брейн-ринг и т.д. А в ноябре 1993-го я научился играть в преферанс. В общем, до окончания Лицея время прошло незаметно.

Лицейский выпускной подвел определенную черту. На концерте в актовом зале Политеха я сел за пианино и сыграл пьесу собственного сочинения. До концерта было вручение медалей, после — банкет и прогулка на пароходе по Каме. А на следующий день началась новая жизнь, в которой я уже закончил техническое образование. Только об этом пока никто не знал.

Если бы зав. кафедрой «ММСП» Петр Валентинович Трусов знал о том, что я собираюсь закончить ММ только для того, чтобы его закончить, он не одобрил бы моего решения. Тем не менее, вышло все не совсем так, как я предполагал. Высшее техническое образование все-таки не стало для меня чем-то совсем формальным. Именно оно оказалось пропуском в аспирантуру... Государственного института искусствознания, которая завершилась защитой диссертации на степень кандидата культурологии. Но об этом позже.

Общая идеология специальности «Математическое моделирование» во многом совпадала с лицейской. Первый курс, конечно, после Лицея был полнейшей халявой, которая расслабляла и провоцировала частые застолья. Но на третьем курсе уже появлялся предмет «Функциональный анализ», который вела Вера Владимировна Малыгина. «Функциональный анализ» был практически реминисценцией Лицея. Те, кто успели забыть, что для зачета следовало выполнять задания, могли на этом предмете убедиться в справедливости сей университетской истины. Причем для зачета нужно было сдать 100% задач. Списки на отчисление после семестра ФАНа включали каждый год по 15-20 человек из 25. Впрочем, к функциональному анализу мне тоже удалось приспособиться. Дело в том, что этот предмет развивал не только и не столько математическую логику (которая уже была делом техники), сколько математическую интуицию. Нужно было догадываться не о том, КАК доказывать, а о том, ЧТО доказывать. 

Но «Математическое моделирование» и отличалось во многом от Лицея. Например, рейтинговая система, введенная по многим предметам, исключала получение отличных оценок теми, кто учит все в последний момент. Выносливости требовалось больше, потому что дистанция была длиннее. Чем дальше, тем меньше требовалось таланта и больше рутинной работы. В соответствии с этим вектором уменьшалось мое желание учиться, и к 1999-му году практически угасло. 1999-й год стал в каком-то смысле «точкой невозврата». Потому что за четыре года до этого имела место «точка бифуркации», когда моя «музыкальная» кривая отделилась от «политеховской», и они стали существовать совершенно независимо. «Политеховская» кривая, казалось бы, окончательно оборвавшаяся в 2000-м году, тем не менее, после годового перерыва возобновилась в ином качестве в 2001-м. Такой же годовой перерыв был в моих музыкальных занятиях около 1994 года.

Точкой бифуркации стал 1995-й год. В январе или феврале я начал заниматься игрой на фортепиано на подготовительном курсе в Музыкальное училище. у Людмилы Юрьевны Беляевой. Дело в том, что, как оказалось, играть на пианино я толком не умел вообще. Ни в одном произведении мне не удавалось сыграть все ноты правильно. О красивом пианистическом звуке речи даже не заходило. «В училище ты не поступишь, — говорила мне Людмила Павловна Зотина, — на фортепиано надо играть профессионально». На мои встречные «Почему?» она отвечала чем-то типа: «Не поступишь, и все. На теоретическое, быть может, еще поступишь, но делать там нечего: туда идут те, кто играть не умеют. Да и вообще, зачем тебе это надо?» (Людмила Павловна была мамой Саши Зотина, с которым мы занимались шахматами во Дворце пионеров и... об остальном в двух словах не скажешь. Она была талантливой пианисткой, преподавала некоторое время в музыкальной школе, но ушла оттуда, поскольку заниматься с учениками «на совесть» за такую зарплату не могла, а заниматься «не на совесть» просто не могла). Наконец, около 1994-го года она несколько раз со мной позанималась — «профессионально». Мы выучили Первую Поэтическую картинку Эдварда Грига. К своему удивлению, я сумел сыграть ее без единой ошибки. Но какой ценой досталась эта победа! 10 часов упорнейшего труда, и такой зыбкий результат, который к тому же, надо постоянно удерживать... По идее говоря, мне надо было бы идти в первый класс музыкальной школы. А в моем возрасте люди люди уже поступали в консерватории. Шансов стать пианистом у меня действительно практически не было. А Людмиле Юрьевне Беляевой пришлось учить меня «с белого листа».

Впрочем, даже не «с белого листа», потому что многое уже было заучено неправильно. Тем не менее, Людмила Юрьевна очень терпеливо исправляла все мои ошибки. Мы сыграли сначала пару десятков этюдов Черни-Гермера, потом практически всю Школу беглости op.299, затем еще что-то; сначала Маленькие прелюдии И.С. Баха из Нотной тетради Анна Магдалены Бах, затем несколько двух- и трехголосных инвенций, затем Прелюдии и Фуги из Хорошо темпрированного клавира; сначала Сонату до мажор №16 В.А. Моцарта, затем ре-мажорную и до-минорную Сонаты Й.Гайдна... А вот с кантиленными пьесами у меня всегда были большие проблемы. Зато у меня почему-то неплохо получался Этюд-картина Рахманинова ми-бемоль мажор, который я сыграл на вступительном экзамене в Музыкальное училище. 

Около октября 1995 года я показал Людмиле Юрьевне несколько собственных сочинений. Она без лишних комментариев отправила меня к композиторам. Так я попал в единственную в России Детскую школу композиции. Прослушав мои опусы, композитор Валерий Грунер скупо, но веско произнес: «Я считаю, Вам стоит заниматься композицией». Так начались наши занятия. Они длились непрерывно почти 4 года, до моего поступления в Гнесинку в 1999-м. Валерий Иванович занимался очень подробно и в то же время как бы довольно редко. То есть, он, конечно, был доступен почти всегда, ему можно было позвонить по телефону и договориться о встрече, но... Но, во-первых, встреча легко могла перенестись по независящим ни от кого обстоятельствам. Во-вторых, занятие мог прервать телефонный звонок. К моему удивлению, телефонные разговоры композитора Грунера были очень далеки от музыки! Речь в них шла... о продаже квартир. Без дела во время этих разговоров я, естественно, не сидел: думал, комбинировал, прикидывал варианты исправления не вполне удавшихся тактов... Иногда после разговора Валерий Иванович приходил из другой комнаты и говорил: «Ты, кстати, там неплохой вариант сыграл. Давай-ка, повтори... Да нет, не этот, другой...» В этот момент мог снова зазвонить телефон, и я опять оставался с десятками вариантов, из которых один был «еще ничего», но какой именно — неизвестно.

Попутно я учился в Пермском музыкальном училище. Поскольку было известно, что я — студент Политеха, часть предметов мне перезачли. Но мои амбиции этим не ограничивались. Я собирался закончить училище на год или на два раньше срока. А объем теоретических дисциплин на теоретическом отделении был довольно значительным. Поэтому я факультативно посещал занятия по спец-предметам более старших курсов. Так, например, курсы Современной гармонии и Музыки XX века я сдал на 1-м курсе (вместо 4-го). Сольфеджио, Гармонию и Теорию я изучал одновременно на собственном курсе и на курсе на год старше. Разные методики преподавания — сдал как-то между делом. Полифонию — вообще не заметил. А курс Музыкальной литературы XIX века у Надежды Анатольевны Ильиных я прослушал три года подряд. 

В 1997-м году на 3-м курсе Политеха Михаил Борисович Гитман прочитал курс «Теория нечетких множеств». В это же время в Музыкальном училище Наталья Борисовна Зубарева занималась со студентами применением математических методов в музыкознании. Однажды до меня дошло, что различные «плотности музыкальных событий» на языке математики могут быть выражены нечеткими множествами и объединены в другое нечеткое множество — общую «напряженность». Таким образом решился вопрос с темой моего политеховского диплома и научными руководителями, которых у меня было два. 

Надо сказать, что научных направления на Матмоделировании было три: 1) механика деформируемого твердого тела, 2) механика жидкости и газа, 3) Вероятностные закономерности и оптимизация. Моя тема едва-едва подходила под третье направление. Поэтому зав. кафедрой Петр Валентинович Трусов вызвал меня в свой кабинет и некоторое время с пристрастием выяснял, какие у меня «вообще планы в жизни» и прочее. В конце концов, он принял решение: работу над темой разрешить, но при условии наличия второго научного руководителя — специалиста по музыке.

Так началась моя научная карьера. Ее начало ознаменовалось резким падением успеваемости. Какие-то предметы на 5-м курсе я честно сдал на «3», а некоторые другие были между «удовлетворительно» и «неудовлетворительно». Подготовка диплома осложнялась тем, что я не присутствовал ни на одной консультации по экономической части, которая была обязательной. Экономическая часть диплома по теме «Математическое моделирование функции напряженности в музыкальном произведении»... Согласитесь, это звучит довольно странно. Я это так и не сделал. По некоторым сведениям, ее написал Володя Кочуров при участии Ирины Ивановой, который после титанического труда сказал, что теперь я «у него в неоплатном долгу». Проверять экономическую часть я не решился, поскольку даже заглянуть в нее было страшно. Правда, периодически мне хочется все-таки ее отыскать, чтобы выложить в блоге. Защита диплома прошла успешно, в июне 2000-го года. А вскоре после этого мне удалось познакомиться с Владимиром Михайловичем Петровым. Но об этом чуть после.

Почему же мне все-таки удалось закончить Политех?.. Точно я могу утверждать лишь то, что иначе, по всей видимости, я бы не стал заниматься наукой. Занялся бы чем-нибудь другим, мало ли занятий на свете... Ну и, конечно, был еще один не вполне очевидный фактор, согласно которому закончить ММ было мне суждено. Этот фактор имеет математическую природу. В Лицее главными предметами были математика и физика, это было понятно сразу. Поэтому идеология о равенстве знаний и возможностей выражалась в математической форме. Равенство тоже было очевидно, потому что было написано у всех на виду.

А на специальности «Математическое моделирование» главным предметом была Теория определяющих соотношений, которую вел сам Петр Валентинович Трусов. Что изучает эта наука — мало кто знал. Хотя бы потому, что предмет читался на последнем курсе, до которого доживали далеко не все. Впрочем, личность самого заведующего кафедрой «ММСП» тоже плохо просматривалась с близкого расстояния. Существует предание, что Петр Валентинович в студенчестве практически не читал художественную литературу, потому что гораздо больше художественного смысла, драматургии, захватывающих сюжетов и других признаков искусства видел в... специальной научной литературе. Даже в задачниках по сопромату. Что, в то же время, не мешало ему значительную часть времени проводить в студенческой общаге, расположенной на улице, названной в честь легендарного основателя и первого ректора Политеха Михаила Николаевича Дедюкина. Про которого, в свою очередь, ходили слухи, что он легко мог залпом выпить полный тазик водки. Учился Петр Валентинович на кафедре «Динамика и прочность машины», которую возглавлял ее основатель Александр Александрович Поздеев. Помимо научной и педагогической деятельности, руководитель кафедры «ДПМ» любил прокатиться на лыжах. Причем расстояния для своих прогулок он измерял десятками (если не сотнями) километров. Во всем остальном А.А. Поздеев был личностью не менее легендарной, чем М.И. Дедюкин. Поэтому на кафедре ММ, которую позднее основал и возглавил П.В. Трусов, наука и жизнь также не особо разделялись. 

Так вот. Идеология специальности «Математическое моделирование» выражалась в главном тождестве Теории определяющих соотношений:

 F (S, E) = 0,

где S и E — тензорные значения напряжений и деформаций соответственно, а F — специальный функционал, который задает собственно определяющее соотношение между напряжениями и деформациями. Если вы ориентируетесь в дифференциальном и интегральном исчислении, для вас будет вполне очевидным то, что такое тождество — частное решение лицейского равенства.

Это нетрудно показать.

Пишем лицейское равенство

p(t) = s(t)  

Здесь p(t) — возможности, а s(t) — знания. Они являются функциями от времени, потому что могут меняться со временем.

Теперь возьмем от обеих частей уравнения определенный интеграл по t от нуля до сегодня. В левой части получим реализованные возможности, в правой части — активированные знания. Переносим все в левую часть, получаем:

f(E) - g(S) = 0

Потому что реализованные возможности — это и есть деформации в окружающем мире. А активированные знания — это собственные напряжения. Осталось лишь обозначить левую часть как

F (S, E) = f(E) - g(S) = 0

и получаем основное уравнение ТОС. 

Тем временем, летом 1999-го года я поехал в Москву, поступать в Российскую академию музыки имени Гнесиных. На специальность композиция. Впрочем, поступать я собирался не то чтобы именно в Гнесинку, а чтобы учиться у Алексея Алексеевича Муравлева, который там преподавал. У Алексея Алексеевича можно было за пол-минуты научиться тому, чему обычно учатся годами. Единственная трудность его учеников состояла в том, чтобы это осознать.

А Москва оказалась дамой своевольной и капризной. Она, несомненно, относится к числу тех, кто понимает только силу. Адекватный и конструктивный диалог с ней возможен только в том случае, если вы вооружитесь добрым отрезом сыромятного ремня и спокойно, с изрядным благодушием и искренней любовью научите ее вежливости (как, собственно, рекомендует в подобных случаях поступать знаменитый «Домострой»). Тогда она, безусловно, будет вас любить и уважать. Иначе сами не заметите, как на всю жизнь окажетесь под ее высоким и острым каблуком. 

Когда я приехал в Москву и пришел на консультации к гнесинской кафедральной профессуре, меня озадачили тем, что рукописные ноты надо бы отксерокопировать. На ксерокопирование ушло рублей 500, на которые можно было жить примерно неделю. На тех же консультациях я выяснил, что мои конкурентами - далеко не моцарты-бетховены, и спокойно пошел на первый экзамен, по специальности. Алексей Алексеевич Муравлев на вступительных экзаменах не присутствовал, поскольку не состоял в приемной комиссии.

На первом экзамене я сыграл две пьесы из будущего цикла «Под черным флагом. Морские истории»: «Любовь капитана Флинта» и «Дарби, рому!..». Сыграл с подъемом и вдохновением, гораздо лучше, чем обычно. «Секстет» и Два романса на стихи Даниила Хармса были продемонстрированы в записи. Затем последовало продолжение экзамена: написание вариаций на заданную тему. Алексей Алексеевич рекомендовал мне писать вариаций как можно больше, не заботясь о качестве. Это, правда, оказалось для меня задачей трудной. Потому что при создании музыки я обычно ни о чем, кроме качества, не думал: в композиции погоня за количеством всегда была самой проигрышной стратегией. Поэтому я написал пару вариаций, расставил штрихи и оттенки, и ничтоже сумняшеся все это сдал на проверку. Результат оказался не тот, который я ожидал: 7 очков из 10. Меня обогнали трое: с результатами 9, 9 и 10 очков. Одну «девятку» я еще мог как-то объяснить: романсы Екатерины Толстуновой на стихи Михаила Кузмина действительно были хороши. Но все остальное казалось загадкой. «Еще не вечер, — подумал я, — посмотрим, что будет после коллоквиума». 

На коллоквиуме предлагалось для начала проанализировать короткое сочинение из музыки начала XX века. Анализ должен был стать поводом для начала беседы, во время которой предполагалось «выявить общий уровень эрудиции». Мне досталась одна из «Мимолетностей» Прокофьева. К счастью (как мне подумалось), я знал что в ней происходит. Однако дальнейшее развитие событий показало, что уровень понимания музыкальной формы преподавателями кафедры композиции я сильно переоценил. Что такое каденция, экзаменаторы представляли крайне слабо. Они нашли каденции там, где их не было. Спорить, естественно, было бесполезно. То, что я хотел рассказать о параллелизмах, о том, как они могут вписываться в современную тональную логику, оказалось никому не нужным. После этого меня немного поспрашивали и отпустили. Результат — вторая «семерка». Общий расклад остался тем же, меня по-прежнему опережали трое, с результатами 20, 19 и 18 очков. Первый из них поступал автоматически, поскольку закончил училище с красным дипломом. А мест всего было три. 

Но сдаваться, как мне казалось, было рано. Впереди был экзамен по сольфеджио и гармонии. А в Пермском музыкальном училище готовить к поступлению в Москву умели очень хорошо. Кроме того, никакого пения (с которым я пока что не дружил) на вступительном экзамене не было. Поэтому за диктант, задачу по гармонии и слуховой анализ насобирал 9 очков. Отставание сократилось, но я по-прежнему остался четвертым. Экзамен по фортепиано также ничего не изменил. «Ну и ладно, не больно-то и хотелось, поживу еще год в Перми,» — подумал я. Но здесь произошло чудо. Заведующий кафедрой профессор Кирилл Евгеньевич Волков и кафедральный «кардинал» доцент Андрей Иванович Головин сообщили, что пойдут к ректору «выбивать дополнительное место» для меня. Что произошло на самом деле — неизвестно. Возможно, им действительно пришлось серьезно убеждать тогдашнего ректора Сергея Михайловича Колобкова, а может быть, дополнительные места так или иначе, всегда существуют. Не знаю. Мотивы такого их шага тоже мне достоверно неизвестны. Возможно, они действительно искренне считали, что я должен учиться в Гнесинке. Возможно, обеспечив поступление своим ученикам (Волков - одному, а Головин - двум другим), они хотели как-то компенсировать слишком явную необъективность. А может быть, несколько опасались сделать слишком явный демарш в отношении Алексея Алексеевича. Остановимся на том, что это все-таки было проявлением их личного благородства.

Впрочем, как впоследствии показали сессионные экзамены по специальности, в последнем пункте тоже была доля истины. Когда Алексей Алексеевич был членом экзаменационной комиссии, мне ставили «отлично». Когда его не было, я получал «хорошо» (троек и двоек на экзаменах не ставили вообще). Впрочем, после поступления в Гнесинку по поводу оценок я больше никогда в жизни не переживал. И вот почему. «На экзамене вам могут поставить все, что угодно, — сказал мне Алексей Алексеевич после поступления, — но вы на это не обращайте внимания. Оценки — это одно, а похвала мастера — другое. Ориентируйтесь на музыку великих композиторов». Поэтому я даже обрадовался, когда на 4-м курсе мне, единственному из нескольких поколений гнесинских студентов, поставили неаттестацию по специальности за оперу «Сальери и Моцарт» по А.С. Пушкину (через год после этого она была поставлена в Музыкальном театре «Амадей»). 

Судите сами. Как писать оперу по этой пушкинской трагедии? Как реализовать образ Моцарта? Очевидно, без музыки реального Моцарта никак не обойтись. Образ Сальери, напротив, требует иной, современной стилистики. Но ведь в опере музыка персонажей должна как-то взаимодействовать. Следовательно, авторская музыка будет сочетаться моцартовской. Мало того, пушкинский текст в определенных местах требует, чтобы моцартовская музыка появлялась в искаженном виде, в «сальериевской» стилистике. Так я и сделал. Доцент Головин «праведно негодовал» и настаивал, чтобы положительную оценку мне ни в коем случае не ставили. Всегда дипломатичный профессор Волков после заседания вызвал меня в кабинет и наедине сказал примерно следующее: «Вашу оперу мы, к сожалению, никак оценить не можем. Она не является сочинением в общепринятом понимании. Как у нас, за несколько лет до вас, был студент, который написал диплом в джазовой манере. Тут для оценки как бы критериев просто нет. Поэтому, чтобы не ставить двойку (поскольку вы все-таки работали и что-то сделали), мы решили поставить вам неаттестацию. Как-нибудь летом или осенью вы покажете нам эскизы вашего будущего диплома, который мы оценим, и все будет в порядке». Эскизы я написал, показал, неаттестацию сняли, но за госэкзамен и диплом («Концертино для симфонического оркестра») я все равно получил «четверку». Здесь, правда, я уже не был одинок: Екатерина Толстунова, которая к тому времени уже стала моей женой, тоже получила «четыре». Впрочем, оценки за дипломы, как и все другие оценки, очень быстро ушли в прошлое. 

Уровень общих и обще-музыкальных предметов был в целом крайне низок. Да и зачем чему-то еще учить студентов, которым удалось просочиться сквозь сито вступительных экзаменов?... За годы учебы я не приобрел ничего нового ни по сольфеджио, ни по общему фортепиано. Гармонию преподавал Анатолий Прокопьевич Астахов, у которого было следующее кредо: «То, что до Чайковского, это еще не музыка, а после Чайковского — это уже не музыка». Как определенные исключения из печального правила я могу отметить Александру Иосифовну Тихонову (история зарубежной музыки до XIX века), Марину Григорьевну Раку (история зарубежной музыки XIX века), Юрия Вячеславовича Васильева (история русской музыки до XIX века включительно). Конечно, были и другие исключения, но они, к сожалению, не могли повлиять на дух общей академической затхлости. В итоге, к третьему-четвертому курсу я практически перестал посещать занятия в Гнесинке.

Кроме того, для существования в Москве были необходимы какие-то деньги (как это ни банально звучит). А к месту работы у меня всегда был ряд претензий, поскольку где попало работать я не мог. К слову сказать, вот список мест, где я работал с 1991 по 2007 год:

1. 1991 год, один месяц. Издательство «Звезда», г. Пермь. Помощник корректора
2. 1994-1995 гг., один семестр. Лицей №1 при ПГТУ, преподаватель физвоспитания и закаливания
3. 1996 г. (две недели) + 1998 г. (две недели). Фестиваль «Новое поколение» (организованный Лицеем №1), организатор чего-то, не помню чего
4. 2000-2001 гг., примерно 5 месяцев. Радио «Орфей», г. Москва, редактор.
5. 2001-2004 гг. Музыкальный театр «Амадей», г. Москва. Администратор, менеджер, исполнительный директор. 
6. 2004 г., август-сентябрь. «Офиспринтсервис — заправка картриджей», курьер (который забирает старые и привозит новые картриджи)
7. 2004-2005 гг., с ноября по октябрь. Государственный институт искусствознания, научный сотрудник
8. 2005-2007 гг., с января примерно по июль. Агентство недвижимости «Квартирный вопрос», г. Москва. Агент по продаже недвижимости.

(Была у меня еще идея как-нибудь поработать в Макдональдсе, чтобы понять, что это такое. Но до ее реализации дело не дошло)

Радио «Орфей» стало единственным местом, откуда я ушел хлопнув дверью. Когда на меня попробовали «подвесить» сверхурочную работу, я предупредил секретаря, что делать ее не буду, а завтра и во все остальные дни просто не приду. Больше меня там не видели. 

Музыкальный театр «Амадей» впервые встретился мне на доске объявлений в Гнесинке. Это был белый  лист формата А3 с надписью:

 Музыкальный театр Амадей

под руководством Олега Митрофанова

 ВОЛШЕБНАЯ ФЛЕЙТА

Большая немецкая опера-зингшпиль в 2-х актах 

«Надо же! — подумал я. — Кто-то ведь все-таки «Волшебную флейту» поставил». А в другой раз я оказался около этой афиши в обществе Лены Астафьевой (которая, как и я,  в Перми училась композиции у Валерия Грунера). Она, указав на "под руководством Олега Митрофанова" сообщила, что «это большой друг Валерия Ивановича». Около 2001 года Музыкальный театр «Амадей» материализовался в моей жизни самым серьезным образом, это имело большие последствия, причем не только для меня. Впрочем, рассказывать об этих событиях пока еще рано.

С моим научным руководителем Владимиром Михайловичем Петровым я познакомился в Рахманиновском зале Московской консерватории. Он проводил там собственный семинар, посвященный измерениям в искусстве (и другим приложениям точных методов в гуманитарных науках), который позднее стал называться «Голицынские чтения». Когда состоялась эта встреча, я не вполне помню. Помню то, что она была зимой, где-то в январе или феврале, либо 2000-го, либо 2001-го года. Скорее всего, 2000-го, потому что... 

Потому что в аспирантуру Государственного института искусствознания я поступил в 2001-м году. А до этого, скорее всего, целый год я ничего не делал. Затем Владимир Михайлович предложил мне заняться эволюционными закономерностями в музыке. Для этого нужно было обработать музыкальный энциклопедический словарь в 10 томах. Я начал этим как-то между делом заниматься, и так прошел еще год.

Где-то к весне 2003-го Владимир Михайлович решил меня немного поторопить, потому что уже был риск опоздать с публикациями. Он пригласил меня в гости и за ужином сообщил, что «решил закончить прием солнечных ванн». Имелось в виду следующее. Раньше, в советское время, военное руководство Советского Союза отдыхало в санатории, где полковники и генералы принимали солнечные ванны. Команды им отдавал приятный голос из репродуктора. В соответствии с этими командами они все послушно поворачивались то на живот, то на спину, то на бок. А когда репродуктор говорил «Прием солнечных ванн окончен,» все генералы и полковники разом вставали и шли на другие процедуры. Затем эту притчу Владимир Михайлович как-то прокомментировал. Как именно, я не помню, но после этого «прием солнечных ванн» у меня действительно закончился. К лету 2003-го словарь был обработан. А вскоре появились и первые результаты.

В основе моей кандидатской диссертации лежала простейшая идея. Ее нетрудно изложить в двух словах прямо здесь. При передаче традиции от поколения к поколению часто происходят потери. Ученик очень редко достигает уровня учителя. Более того, даже все ученики одного учителя часто менее значимы, чем он один. Это то, что я обозначил как «диссипация». Под действием диссипации традиция может быстро исчезнуть. Поэтому должен быть и противоположный процесс — «аккумуляция». При аккумуляции сокращается количество носителей традиции, но резко возрастает «качественный» уровень тех, кто прошел отбор. Кроме аккумуляции и диссипации, конечно, существуют и более простые процессы, когда «качество» и «количество» одновременно увеличивается («подъем») или уменьшается («упадок»). Почти всегда после достаточно высокого подъема происходит диссипация. Поэтому для успешной передачи традиции аккумуляция должна следовать сразу за диссипацией. Небольшие детали в модель вносят внешние причины.

Кроме этой модели в диссертации, конечно, еще исследовалась синхронность эволюционных процессов в различных странах, в различных видах искусства, отдельная глава была посвящена анализу музыкальных произведений... Ну и, конечно, все процессы описывались математическими величинами. Текст диссертации я написал за 30-40 дней, в июле-августе 2004-го. Защита состоялась в начале декабря того же года.

 ***

Кажется, что все это не очень похоже на биографию композитора. Скорее даже наоборот, очень напоминает анти-композиторскую биографию. Дескать, время идет, некогда светлые идеалы тускнеют, жизнь диктует свои законы... 

Но ведь далеко не всегда кратчайшим расстоянием между двумя точками является прямая! Не надо знать тонкостей дифференциальной геометрии, чтобы выходить из дома на улицу через дверь (хотя через окно путь явно короче). Рэй Брэдбери в 19 лет продавал газеты, а на вопросы бывших одноклассников «Что ты тут делаешь?» и «зачем тебе это надо?» отвечал: «Я становлюсь писателем!». Результат налицо. Колян Григорьев в 17 лет поступил на непрестижную специальность Строительного факультета Пермского Политеха, закончил его, уехал в Москву и стал руководить гастарбайтерами на стройках, постепенно продвигаясь вверх по карьерной лестнице. Потом был рост цен на недвижимость. Теперь деньги девать ему уже просто некуда.

В 2004-м году, в конце марта я зашел в Союз композиторов и попросил разрешения зайти в кабинет председателя — Владислава Игоревича Казенина. Чудесным образом он оказался на месте. Я его поблагодарил за поддержку Пермского отделения Союза композиторов (создание которого он «благословил», если не ошибаюсь, в 1979 году) и Пермской школы композиции, без которых все было бы совсем по-другому. Он, узнав, что у меня есть запись симфонического сочинения и готовится к постановке опера, предложил мне вступить в Союз композиторов. Я согласился. «Только это лучше делать через Пермь, — добавил Казенин. — В Москве Вы будете очень долго ждать. Или вас в Перми уже не считают своим?». Последний вопрос показался мне абсурдным, но, как оказалось впоследствии, он не был безосновательным. Тем не менее, в Перми за меня проголосовали (хоть и не без некоторых шероховатостей). По идее, желательно было получить какие-то дополнительные рекомендации из Москвы. И тут я вспомнил о Леониде Гофмане. 

Его я первые встретил дома у Алексея Алексеевича Муравлева не то в 2002-м, не то в 2003-м. А может быть, даже в 2001-м году. Я пришел на занятие по специальности, а он был в гостях и уже собирался уходить. «Это Леонид Давидович Гофман, очень хороший музыкант,» — представил его Алексей Алексеевич. Мы некоторое время позанимались, а затем Леонид Давидович произнес что-то типа: «Если желаете, приходите показать музыку», попрощался и ушел. Он не просто производил впечатление ненавязчивого человека, но даже как будто намеренно исключал собственную личность из сферы чьего-либо внимания. Такое неброское поведение вступало в острое и драматическое противоречие со словами Алексея Алексеевича, который был крайне скуп на однозначно-оценочные комплименты. Во всяком случае, я не слышал, чтобы кто-то из ныне здравствующих личностей удостоился от него именно такой рекомендации. Поэтому малозначимый не первый взгляд эпизод запомнился. А та единственная фраза стала поводом для моего визита с просьбой написать рекомендацию в Союз. В итоге, через год под руководством Леонида Гофмана я стал изучать гармонию по Шёнбергу (а затем и контрапункт). Почему «в итоге»? Потому что еще в середине 1990-х я хотел изучить гармонию по Шёнбергу, но не знал как это сделать. Потому что еще в конце 1980-х мой дядя Анатолий Петрович между делом говорил мне, что «если хочешь быть композитором — надо изучить гармонию и контрапункт». 

Здесь я должен поставить точку с запятой. Десять лет — большой срок, но еще не все события первой половины 2000-х стали историей — что же говорить о второй половине? Вторая половина 2000-х началась для меня в 2005-м году с работы в Агентстве недвижимости «Квартирный вопрос», двухлетнего моратория на спиртное, сонат Бетховена по воскресеньям и сайта peter.kulichkin.ru (который до появления Веб-портала назывался kulichkin.ru). Это совершенно новая страница, где было много новых и удивительных событий (достаточно упомянуть хотя бы мое возвращение в сферу хоровой музыки). О них, надеюсь, мне также удастся рассказать в свое время. 

А пока что — все.

Показать комментарии (1)

09.04.2010 15:30
Читать только Период весеннего ничегонеделания

Период весеннего ничегонеделания

Пора его начать. Отдых есть отдых.

Что можно придумать в Перми в апреле для сабжа?

Варианты такие:

• Пойти пешком вокруг Перми
• Купаться в Каме
• Выпить пива посреди эспланады
• Приехать на вокзал Пермь II и уехать куда-нибудь подальше (хотя бы на дачу) 
• Пойти на рынок
• Сыграть в футбол
• Смотреть на трамваи
• ...

Показать комментарии (3)

04.04.2010 12:57
Читать только Владимир Бенедиктович Иж

Владимир Бенедиктович Иж

Давно собирался найти  это видео, а теперь с удивлением обнаружил, что Владимир Бенедиктович здесь — ни кто иной, как Гарик Мартиросян. 

Был же ведь когда-то уровень...

Показать комментарии (0)

31.03.2010 12:35
Читать только Как я сегодня не купил кагор

Как я сегодня не купил кагор

Пошел я сегодня в магазин «Черный доктор» на площади Дружбы (на бульваре Гагарина, если точнее) в Перми с целью купить кагор.

Если бы ничего не случилось, я бы его купил. Оставалось только выбрать.

В магазине меня встретила некая дама-консультант, которая предложила свою помощь.

Я отказался. Она на несколько секунд замолчала и остановилась в полутора метрах от меня.

Я осмотрел несколько полок: в наличии был массандровский «Партенит», три марки молдавского, две марки отечественного. Чтобы выбрать точнее, я попробовал взять бутылку с полки.

Дама тут же включила громкость и вкратце изложила, чем данная бутылка замечательна.

Пришлось поставить бутылку на место. 

Я попробовал изучить этикетки, не прикасаясь к бутылкам.

Где-то через десять секунд последовала подробная информация о том, что на кагор перед Пасхой в «Черном Докторе» скидка, и что это указано на соответствующих ценниках. 

Я вновь сделал попытку сосредоточиться на этикетках.

После еще одной десятисекундной паузы до моего сведения довели, что кагор можно продегустировать прямо в магазине, причем одни наименования — бесплатно (список был приведен), а все остальные — платно.

Тем временем, я обнаружил еще одну бутылку с кагором и несколько неразборчивыми надписями, на нижней полке. Попробовал взять ее и прочитать то, что написано на этикетке.

Неумолимая дама сразу сообщила, что это весьма оригинальная разновидность кагора, которая...

Я поставил бутылку на место и быстро, без паники покинул магазин, сделав вывод, что кагор сегодня мне покупать не стоит.

Показать комментарии (4)

30.03.2010 18:13
Читать только Концерт Фредерика Кемпфа

Концерт Фредерика Кемпфа

Был там вчера. К рецензии можно, пожалуй, еще кое-что добавить.

Не сказать, чтобы он ювелирно выигрывал все в Гольдберг-вариациях, но что уж тут поделать... Кто хочет придраться, пусть сам попробует сыграть. А вот шопеновская Баллада №3 все же не была шопеновской. Это, скорее, эксперимент, чем попытка достичь совершенства. Юмореска Шумана у меня, честно сказать, пошла очень тяжело. Какая-то она длинная и туманная. 

Понять реальные возможности Фредерика Кемпфа из этого концерта было довольно трудно. Слишком узкий стилистический коридор. 

Показать комментарии (0)

27.03.2010 10:25
Читать только Жду студентов...

Жду студентов...

Сижу в кабинете информатики №104 2-го корпуса ПГИИК. Предмет — «музыкальная информатика», начало пары — в 12.20.

Студентов нет.

Программы Finale на компьютерах нет (кроме одного).

Программа Sibelius старой версии (3-ей) есть на половине компьютеров.

Программы LilyPond на компьютерах нет.

Программы Adobe Acrobat на компьютерах нет: ноты экспортировать в pdf нельзя.

Колонок ни на одном учебном компьютере нет. Есть колонки на компьютере в уголке класса, за железной решеткой, именуемом громким словом «мультимедийная лаборатория».

Ключей от мультимедийной лаборатории нет.

Лаборанта, у которого есть ключи от мультимедийной лаборатории, тоже нет.

Поэтому у студентов зачета... нет???

А вот и нет. 

Единственное желание, которое возникает в такой ситуации, это поставить всем студентам зачет и отпустить с миром.

Потому что заниматься в таких условиях у меня желания тоже нет.

Тем более, что большинство студентов уже умеет или научилось набирать ноты в Сибелиусе на предыдущих занятиях. А некоторые умеют даже экспортировать ноты, вставлять их в Ворд и закачивать в Интернет, на сайт ВКонтакте. 

Показать комментарии (3)

26.03.2010 18:59
Читать только Лилипонд. Рисуем красивые лиги

Лилипонд. Рисуем красивые лиги

В Лилипонде очень хорошо работает автоматика. Гораздо лучше, чем в Сибелиусе или Финале. Поэтому мне долгое время казалось, что рисовать лиги вручную в Лилипонде нельзя. Тем не менее, в ряде случаев это вполне возможно. Делается это следующим образом:

===

\version "2.12.2"

\new PianoStaff

  \autochange \relative c''

  { \time 4/2

   \once \override Slur % для рисования лиг вручную используйте эту строчку и...

   #'control-points = #'((1 . 2) (41 . 10) (-3 . -25) (41 . -9))  % и это тоже

     b8(c d e d c b a c,, b a g a b c d g2)

  } 

=== 

LilyPond рисует лиги кривыми Безье 3-го порядка. Такая кривая задается четырьмя контрольными точками. По умолчанию их рассчитывает автоматика, исходя из расположения нот. Но можно задать точки вручную, методом подбора. 

Это гораздо легче и реальней, чем в Filnale. Там, похоже, лиги рисуются тоже кривыми Безье и тоже 3-го порядка, но точки надо двигать мышкой. Они могут при этом «уехать» за край листа, и двигать их дальше (если это необходимо) будет неудобно. Здесь же вторая точка находится далеко справа, почти и правого края пассажа. А третья точка находится даже левее первой. В Финале такая лига будет существенно мозолить глаза из-за своего громоздкого внешнего вида. А в Сибелиусе с плавными лигами просто большие проблемы, и я не уверен, что там такое вообще возможно.

Выглядит приведенный мною пример следующим образом:

Красивые лиги в Лилипонде 

Вот так!

Единственное, что еще можно посоветовать, это следующее. Рисуйте красивые лиги в последнюю очередь. При изменении в расположении нот LilyPond пересчитывать ваши контрольные точки не будет.

Показать комментарии (0)

26.03.2010 08:19
Читать только Сплошные дела...

Сплошные дела...

Из нового.

Похоже, в Лилипонде можно нормально рисовать лиги. Поэтому ноты фортепианного цикла «Под чёрным флагом», вероятно, скоро появятся в электронном виде.

Не исключено, что в конце апреля я буду выступать во 2-й музыкальной школе Перми, куда ровно 25 лет назад меня не приняли из-за «полного отсутствия музыкального слуха». Если так пойдет и дальше, нужно готовиться к предложениям провести мастер-классы в Гнесинской академии и Гнесинском музыкальном училище.

Показать комментарии (0)

21.03.2010 20:47
Читать только Иоганн Себастьян Бах. 325 лет со дня рождения

Иоганн Себастьян Бах. 325 лет со дня рождения

Это сегодня.

....................................................................................... 

Показать комментарии (3)