Зачем нужен RSS?
Версия для КПК и мобильников
Версия СУПЕР-легкая (без картинок) Петр Куличкин

Список музыкальных сочинений здесь

Список научных публикаций здесь

Краткая автобиография здесь

о музыке:

о литературе:

о кино:

о театре:

фотографии:

регентам:

о недвижимости:

обо мне:

о жизни вообще:

Куличкин Блог

читать комментарии...

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64

29.07.2008 19:23
Читать только Асфальтовый ёж

Асфальтовый ёж

Асфальтовый Ёж

Ёж асфальтовый обыкновенный. Питается гудроном, резиной, твердыми фракциями асфальта. Дружественно настроен по отношению к легковым автомобилям, заключает с ними союзы. Естественный враг инспекторов ГИБДД, регулировщиков и, в особенности, инкассаторов. Активен, как правило, в темное время суток, но представляет существенную опасностьтакже и в сумерках. Иммунен к холодному и огнестрельному оружию, выдерживает 10 прямых попаданий из гранатомета «Муха». Не ядовит. Единственные известные на сегодня естественные враги Ё.А.О. — бетономешалки и цементовозы. По отношению к мусоровозкам и ассенизационным цистернам — индифферентен. Занесен в Красную Книгу, упоминается в Красной книге ВЧК под именем агента Фридрексманна.

Встречается также и в отсутствии асфальта, в полевых условиях, в частности, рядом с бензоколонками. Старается выбирать для внеасфальтового проживания районы средней полосы (в том числе нечерноземье), предпочитая бензоколонки с дизельным топливом или соляркой. Не агрессивен, первым никогда не нападает. Способы разможнения Ё.А.О. в настоящее время науке неизвестны. См. также Крот строительный обыкновенный, Окунь древесный мерцающий, Козёл крылатый дальневосточный.

Показать комментарии (2)

28.07.2008 19:09
Читать только Л. Толстой. «Два гусара»

Л. Толстой. «Два гусара»

«Два гусара» Л. Толстого или кое-что о литературном обиходе

Что такое «обиход»? Нечто обычное, общеупотребительное, общеизвестное, но зато надежное и проверенное. К примеру, мы привыкли есть суп ложкой, а макароны вилкой. Это достаточно привычно, не зависимости от того, какие ложки-вилки мы используем: старинное серебро, алюминий советских столовых или одноразовые комплекты современных нам забегаловок. А вот есть рис палочками — уже не настолько привычно, но и палочки уже постепенно проникают в наш обиход...

Обиход очень важен в «традиционных системах». Например, в церковной музыке. Прямого запрета на использование авторской музыки нет, отчасти ее использование даже поощряется, но знание обихода — обязательно. Обиход всегда находится в привилегированном положении относительно того, что обиходом не является.

Другое дело, что границы обихода крайне расплывчаты: одни считают что церковный обиход — это только анонимные и довольно старинные напевы, другие также причисляют к обиходу повсеместно используемые авторские песнопения, у третьих какой-то свой взгляд на ситуацию... В общем, все так же, как с палочками для риса: кому-то привычно, кому-то нет, для одних это уже совершенно обиходное явление, для других — экзотика, а для третьих — неуместная экстравагантность. Важно следующее:

Обиход всегда лучше, чем не обиход для обыденного сознания
Кое-какие совершенно необиходные явления все равно проникают в обиход и остаются там навсегда

Теперь представим себя на месте начинающего литератора. Как можно заявить о себе? Есть три варианта. Первый: организовать скандал. Второй: писать ширпотреб. Третий: писать литературу высокого качества, но публика ее оценит уже СОВСЕМ ПОТОМ. Лев Толстой в свои 28 лет был слишком интеллигентен для 1-го варианта и слишком уважал себя для 2-го (что, кстати, совершенно естественно для любого серьезного писателя). Избрать третий вариант — для русского писателя того времени значило бы предать свою профессию. Что тут прикажете делать?

Более того, никто же не знал в 1956 году, что Лев Николаевич Толстой — гордость русской литературы, писатель с мировым именем и, наконец, что он известен в определенных кругах как «зеркало русской революции». Наоборот, было известно, что настоящие писатели (кроме прозы) еще умеют писать прекрасные стихи, а их жизнь обрывается очень рано и, как правило, в результате насильственной смерти. В 28 лет Пушкин уже был великим писателем и поэтом, в 28 лет Грибоедов написал «Горе от ума», а Лермонтов и вовсе завершил свою литературную карьеру в 27 лет (после дуэли с Мартыновым). «Долгожитель» Гоголь умер в 43 года (в 1852 году). Кто же остался? Остались лишь неудачливые старички да новое поколение литераторов, которое, по сравнению с «золотым веком» Пушкина и Лермонтова, литературоведы будущего постеснялись назвать серебряным веком.

«Неудачливыми старичками» были, например, Герцен и Гончаров. Первый, как известно, «пробудился» лишь от выстрелов на Сенатской площади, и до сих пор окончательно не известно, стоило ли его будить. Второй к 1956 году написал один небольшой роман «Обыкновенная история» и выглядел совершенным аутсайдером даже рядом с Гоголем (не то, что с Пушкиным и Лермонтовым): никто же не знал, что Гончаров — не только родственник жены Пушкина, но и автор «Обломова» и «Обрыва». Новое поколение литераторов... Журнал «Современник», некогда издававшийся Пушкиным, «захватили» Добролюбов и Чернышевский... что это, как не упадок, если смотреть глазами Толстого?! Единственным, кто более ли менее, его устраивал из литераторов-современников (которые оккупировали пушкинский журнал) — это его на 10 лет старший товарищ Тургенев. Впрочем, у последнего был «крен» в другую сторону: Иван Сергеевич, вероятно изрядно раздражал Льва Николаевича своей маниакальной чистоплотностью во всех внешне заметных отношениях.

Поэтому 28-летний Лев Толстой решил написать иронический диптих на обиходные темы, причем первую его часть — о Пушкине и Лермонтове, а вторую — о себе и Тургеневе. Этот диптих Лев Николаевич назвал весьма пафосно: «Два гусара», и так же пафосно начал:

В 1800-х годах, в те времена, когда не было еще ни железных, ни шоссейных дорог, ни газового, ни стеаринового света, ни пружинных низких диванов, ни мебели без лаку, ни разочарованных юношей со стеклышками, ни либеральных философов-женщин, ни милых дам-камелий, которых так много развелось в наше время <... > когда наши отцы были еще молоды не одним отсутствием морщин и седых волос, а стрелялись за женщин и из другого угла комнаты бросались поднимать нечаянно и не нечаянно уроненные платочки, наши матери носили коротенькие талии и огромные рукава <...> во времена Милорадовичей, Давыдовых, Пушкиных...

и так далее.

Что такое литературный обиход по меркам того времени? Это, конечно, мушкетеры и гвардейцы кардинала, прекрасные дамы, карты и вино, дуэли, сражения, классицистское единство времени, места и действия... Ах, да! Ну и конечно же, излюбленный художниками всех мастей и жанров (в том числе тех, которые от слова «худо») сентиментальный мотив «двадцать лет спустя», который, впрочем, уже имел отечественный аналог: знаменитое фамусовское «тогда не то, что ныне». Впрочем, дело конечно, не только в иронии. Толстой, естественно, постоянно уходит от прямых штампов. Так, скажем, единство времени существует в каждой части в отдельности, но отсутствует в повести в целом. Или, к примеру, мотив «двадцать лет спустя». В начале повести говорится о том, что действие первой части происходит в 1800-е годы, потом автор ненавязчиво заявляет, что «прошло лет двадцать», и уверенно отправляет нас... в 1848-й год! С остальными предметами литературного обихода он старается обращаться столь же бережно: с одних стереотипов он как бы сдувает пыль, а на иных выводит смачный вензель «здесь был я». В результате вырисовываются две очень похожие картинки, в которых читателю предлагается найти максимальное количество различий. И эти различия Лев Николаевич реализует весьма последовательно, демонстрируя различия по многим параметрам, причем каждый из параметров имеет свои подпарметры. Вот примерная структура этих параметров:

Карты. Кто выигравает и кто проигрывает, как выигрывают (или проигрывают), о каких сумма идет речь...
Вино. Что пьют, где и сколько пьют, что делают под выпивку...
Женщины. Где встречают женщин, как себя с ними ведут, с кем крутят (или пытаются крутить) романы, как расстаются...
Деньги. Сколько их в кармане, откуда они берутся, на что тратятся, какое к ним отношение...
Дуэли. Количество дуэлей, из-за чего (кого), чем заканчиваются...
Слуги. Отношения с ними, что слуги делают, насколько четко выполняют приказания...
Репутация...
... и т.д.

Следить за авторской мыслью в этой книге — одно сплошное удовольствие! Чтобы не лишать Вас этого удовольствия — подробный анализ я решил оставить за кадром. Я бы лишь еще раз подчеркнул, что за различиями в эпохах скрываются И реверансы автора в сторону Пушкина, И некоторая ирония по отношению к себе. Может быть, отчасти из-за этого «двадцать лет» превратились «сорок лет спустя»: ведь Пушкин уже в 10 лет был тем, чем Толстой стал в 20?..

Интересно также другое. «Два гусара» очень удачно вписались в обиход отечественной литературы. Совершенно очевидно, что пехотного капитана Толстой позаимствовал у Гоголя. Именно этот пехотный капитан в «Ревизоре» ловко срезывал штосы. Конечно, образ первого гусара — Федора Турбина — подан весьма помпезно. Даже может быть слишком помпезно. А через заимствование у Гоголя упомянутого пехотного капитана Толстой сравнивает этот «идеал» с... Хлестаковым! Казалось бы, не избежать бы Льву Николаевичу дуэли со своим персонажем, да не догадался, видимо, первый гусар, где его так ловко «поддели».

И, между прочим... Фамилия — Турбин — неплохо прижилась: в булгаковских «Днях Турбиных» и «Белой гвардии». Случайность, говорите. Нет, даже не убеждайте: случайных фамилий у Булгакова нет (см., например, в этом же блоге: Михаил Булгаков. «Собачье сердце»). В итоге, идеалы идеалами, а Гражданскую войну-то — проиграли...

Что сказать в заключение? Может быть, кто-то еще надеется, что я расскажу сюжет? Может быть, литературным гурманам хочется точнее уловить сам тон толстовского повествования, как можно полнее посмаковать иронию Льва Николаевича? Может кому-то хочется почитать ту книгу глазами современников Толстого? Действительно, в самом деле... Секундочку! — сейчас все будет.

Заметьте еще одну тонкость: граф Турбин (сын), появляющийся как бы «двадцать лет спустя» после графа Турбина (отца), на самом деле, не только не моложе него. Напротив, он ведет себя именно как старик, как состарившаяся ипостась своего отца. Теперь — внимание! — занавес.

Юрий Визбор

Вставайте, граф

Люси (граф 20 лет спустя)

Вставайте, граф! Рассвет уже полощется,
Из-за озерной выглянув воды.
И кстати, та вчерашняя молочница,
Уже поднялась, полная беды.
Она была робка и молчалива,
Но, Ваша честь, от Вас не утаю:
Вы, несомненно, сделали счастливой
Ее саму и всю ее семью.

Вставайте, граф! Уже друзья с мультуками
Коней седлают около крыльца,
Уж горожане радостными звуками
Готовы в вас приветствовать отца.
Не хмурьте лоб! Коль было согрешение,
То будет время обо всем забыть.
Вставайте! Мир ждет вашего решения:
Быть иль не быть, любить иль не любить.

И граф встает. Ладонью бьет будильник,
Берет гантели, смотрит на дома
И безнадежно лезет в холодильник,
А там зима, пустынная зима.
Он выйдет в город, вспомнит вечер давешний:
Где был, что ел, кто доставал питье.
У перекрестка встретит он товарища,
У остановки подождет ее.

Она придет и глянет мимоходом,
Что было ночью - будто трын-трава.
«Привет!» — «Привет! Хорошая погода!..
Тебе в метро? А мне ведь на трамвай!..»
И продают на перекрестке сливы,
И обтекает постовых народ...
Шагает граф. Он хочет быть счастливым,
И он не хочет, чтоб наоборот.

Он поздно проснулся, нашел сигарету,
И комнату видел сквозь сон:
Губною помадой на старой газете
Написан ее телефон,
И блюдце с горою вечерних окурков,
Стакан с недопитым вином,
И ночи прожитой облезлая шкурка,
И микрорайон за окном.

Итак, моя дорогая Люси,
Шанс на любовь свою не упусти.
Жить только болью, только любовью!
Все остальное — такси.
За рубль пятьдесят, дорогая Люси.

Потом он печально и неторопливо
Убрал все ночные следы
И даже отмыл след раздавленной сливы
Стаканом горячей воды.
Потом, в довершение к общим печалям,
Он вспомнил жену невзначай.
Потом позвонили и в трубке молчали,
Но он-то ведь знал, кто молчал.

Итак, моя дорогая Люси,
Шанс на любовь свою не упусти.
Жить только болью, только любовью!
Все остальное — такси.
За два рубля, дорогая Люси.

Потом он прошелся на фоне заката
И в парке попал в темноту,
Где молча держали за тальи солдаты
Больших учениц ПэТэУ,
Где в пасти эстрады туркмен в тюбетейке
На скрипке играл Дебюсси,
Где мы целовались с тобой на скамейке,
О, моя дорогая Люси.

Он глянул на нас, пробираясь на ощупь
В лесу своей темной тоски,
Подумал про нас, что счастливыми, в общем,
Бывают одни дураки.
Причислив себя неожиданно к умным,
Он тут же подумал: «Осел!» —
Поскольку еще сохранился в нем юмор,
А значит, пропало не все.

Итак, моя дорогая Люси,
Шанс на любовь свою не упусти.
Жить только болью, только любовью!
Все остальное — такси.
За два пятьдесят, дорогая Люси.

Он твердо решил, что начнет в понедельник
Свою настоящую жизнь:
Зарядка, работа, презрение к деньгам,
Отсутствие всяческой лжи.
Но он-то пока пребывал в воскресенье
И чувствовал влажной спиной:
Эпоха непрухи, звезда невезенья
Работают и в выходной.

Итак, моя дорогая Люси,
Шанс на любовь свою не упусти.
Жить только болью, только любовью!
Все остальное — такси.
За просто так, дорогая Люси.

Эти тексты — сюжет «Двух гусаров» в переводе на современный нам язык. Послушайте, как их исполняет Юрий Визбор — и Вы услышите голос Льва Толстого. Как такое чудо оказалось возможным? Да просто потому, что и Толстой, и Визбор играли одних и тех же темах литературного обихода и делали это, прошу заметить, весьма виртуозно.

Показать комментарии (0)

25.07.2008 15:26
Читать только Уважаемые комментаторы!..

Уважаемые комментаторы!..

Есть предложение. Вопросы и прочие дискуссии предлагаю перенести на форум. А в комментах писать утвердительными предложениями. Хотя бы, например, так. Если сам пост выглядит так:

===

Я композитор

Я композитор! Я композитор! Я композитор!!!

===

— то лучше добавлять комментарий в виде однозначного утверждения, типа:

===

Вася Пупкин

А по-моему ты не композитор, а г...о! [© Даниил Хармс]

===,

чем задавать наводящие вопросы. А если вопрос все-таки хочется задать — лучше копируйте что-нить из блога и задавайте вопрос на форуме.

Если вам все-таки хочется определенного паритета именно здесь (я ведь все-таки частенько употребляю вопросительные конструкции) — пусть лучше у вас тут тоже блоги будут.

Нужен кому-то блог на kulichkin.ru?

И еще, кстати:

Кто хочет быть модератором какого-нибудь раздела на форуме?

В общем, жду ответов в комментах и вопросов на форуме.

Показать комментарии (0)

24.07.2008 18:23
Читать только Л. Толстой. «Казаки»

Л. Толстой. «Казаки»

Здесь Толстой, конечно, еще не совсем Толстой. Это похоже, скорее, на какую-то дипломную работу. Но! дипломную работу будущего великого мастера.

Читать такую книжку не просто, несмотря на то, что повесть относительно короткая. Я вообще не могу читать что-либо длинное, и мне удалось ее "асилидь" в три приема: в электричке от Казанского вокзала до Гжели (где в моем ноутбуке разрядилась батарейка), затем с двенадцати до пол-второго ночи и, наконец, опять в электричке — от Куровского депо до Родников (того же Казанского направления Московской железной дороги). При чтении у меня дооолго было ощущение того, что «воды» налито уж слишком много. Но! Здесь есть ОЧЕНЬ существенные нюансы, о которых речь пойдет впереди.

Сюжет «Казаков» элементарен до банальности. Оленин, которому скучно в Москве, едет на Кавказ, где знакомится с различными людьми, среди которых есть постепенно распальцовывающийся казак Лукашка и казачья девка Марьяна. Все идет к тому, чтобы Лукашка с Марьяной поженились, но это не происходит отчасти из-за того, что у Лукашки вырастают невзыменные понты, из-за которых он получает в пузо чеченскую пулю и отправляется в кому (как Арби Бараев), а отчасти из-за того, что Оленин разыгрывает с Марьяной заключительную сцену Онегина и Татьяны из соответствующей оперы Чайковского по одноименной поэме Пушкина. Нетрудно убедиться в фонетическом сходстве имен собственных во второй части предыдущего предложения: Оленин — Онегин, Марьяна — Татьяна (и там, и там — разница ровно в две буквы). Здесь Лев Николаевич изрядно поглумился, т.к. по-пушкинские деликатные психические заморочки подобных персонажей у Толстого доведены до абсурда почти маразматического. В общем, в реультате Оленин с Кавказа уезжает взад. В смысле, обратно в Москву.

Если читатель полный идиот, то ему такую книжку читать не стОит, потому что сюжет этот практически ни о чем. К тому же, в книге чрезвычайно много этнографически-описательных моментов, которые тоже неизвестно к чему. Интрига «про любовь» подана с определенной издевкой, дабы заткнуть пасть любителям сериалов и мыльных опер, которые в XIX веке ничем не отличались от современной нам биомассы, сосредоточенной в спальных районах мегаполиса. Моральной нагрузки, которой, как фиговым листком, привыкли прикрываться неудачливые филологи-толстовцы, здесь тоже нет. Оленин — явный пораженец, не претерпевший никакой хваленой толстовской эволюции, а, скорее, даже наоборот. Казаки, предающиеся игре в войнушку, мародерствам, пьянству, и разврату — тоже не идеал. Любопытно, что во время чтения повести в электричке, я краем уха услышал анекдот в тему: «Каждый мужчина должен за свою жизнь сделать три вещи: вырастить пузо, посадить печень и построить жену». Это ИМЕННО про «Казаков». Женщины-казачки чуть лучше, т.к. они хоть трудятся. Но здесь есть свои тонкости: сексуальная революция в казачьей среде давно произошла, и следы явной деградации и вырождения заметны уже невооруженным глазом: «дерьмо нынешние казаки,» — как сказал дядя Ерошка. Одна Марьяна — девка с убеждениями и определенной твердостью характера, но она далекооо не центральный персонаж. Концепция «Луч света в темном царстве» здесь выглядит притянутой за длинные эльфийские уши Голливудского ширпотреба.

Выходит, что «Казаки» — это декадентская повесть? Или «критический реализм»? Подумать о первом, конечно, соблазнительно: типа Толстой смотрел на 50 лет вперед и тэдэээээ, и тэпээээээээ.... Но все-таки это не так. Слишком много позитива для декадентского опуса: все-таки Оленин нащупал (хоть и быстро потерял) тему бескорыстия как такового, не застрелился в финале ну... и еще много такого можно найти. «Негатив» у Толстого совершенно локализован: Москва и Новомлинская — и все. Вселенского упадка, конечно, нет. Под «критический реализм» повесть — увы! — тоже не подходит. Оленин совершенно нереалистичен. Чтобы в восемнадцать лет поехать на Кавказ, имея такое устройство мозгов и довольно неплохо рассуждать на темы, которые не вполне ясны даже тридцатилетнему Толстому — это кем надо быть?? Легче поверить в реальность шварценеггеровского Терминатора, чем в такого «молодого человека», который ничего не видел, кроме московского (т.е. даже не петербургского) светского общества. Надо отметить, что Лев Николаевич экспонирует Оленина весьма эффектно, выставляя его сначала каким-то неполноценным имбициллом (а ля Петя Ростов), а затем постепенно обнаруживая его почти гениальный интеллект, хоть и во многом незрелый (вот где мастерство-то!..). Но нельзя экспонирование путать с эволюцией! Оленин на протяжении повести НЕ МЕНЯЕТСЯ, автор просто обнаруживает, делает явными для читателя черты Оленина, которые у него были с самого начала повести, но о которых в начале читатель не знал.

Марьяна, кстати, тоже отнюдь не реалистична: она очень картинна, законченна и, как все «идеального типа» персонажи, страшно далека от народа и жизни вообще. Она очень тонко выписана автором, но мы совершенно не видим ее лица! Мы не видим ее носа, щек, губ... и даже глаз! Мы не видим выражения ее лица, не знаем, о чем она думает... Зато очень ясно видим бюст 4-го размера и ж.., пардон, весьма привлекательную для всякого нормального мужика фигуру, заключенную в суперсексуальную рубаху. При этом она отбивает всевозможные атаки окрестных нормальных мужиков с не меньшей эффективностью, чем та, с которой товарищ Сухов воевал против бандитов Абдуллы. Любой скажет, что так не бывает, потому что не может быть никогда.

Конечно, Толстой показывает нам Марьяну глазами Оленина, как и значительную часть кавказского бэкграунда. Просто не всегда можно разобрать, когда Толстой говорит «от себя», а когда — «от имени Оленина». Это далеко не тривиальное решение, и я думаю, что дело обстоит именно так! В конце концов, Владимир Набоков вообще считал, что прием «потока сознания» изобрел Лев Толстой в «Анне Карениной», а уже затем его использовал Джойс и другие (в том числе, сам Набоков в романе «Дар»). В «Казаках» уже явно присутствует полуобъективное-полусубъективное изложение, которое позже Толстой применял с бОльшим размахом и бОльшим мастерством. В общем, «критический реализм» тоже отдыхает: слишком много суъективизма и фантастики в лубочно-бытовой обертке. Я уже не говорю про совершенно беспардонную, явную байку о том, что Оленин с Ванюшей на самом деле были не барином и слуго, а самыми настоящими друзьями, которую автор более чем убедительно рассказывает с честным выражением лица и нисколько не краснея. Так честно наврать может только ВЕЛИКИЙ ПИСАТЕЛЬ. И, кстати сказать, характеристика Ванюши корявыми французскими выражениями, сопровождаемыми глупым смехом — одна из самых больших удач повести. Здесь уже чувствуется тяжелая рука гениального стилиста — автора «Анны Карениной».То же можно сказать и о сценах типа «Оленин на природе» или «Оленин на охоте»: читать надо не интеллектуалистическую заумь, а совсем другое (тут я полностью солидарен с Набоковым, который писал об этом, разбирая «Анну Каренину»).

Вот, кстати, фрагмент будущей «Анны Карениной»:

И вдруг на него нашло такое странное чувство беспричинного счастия и любви ко всему,что он, о старой детской привычке, стал креститься и благодарить кого-то. Ему вдруг особенною ясностью пришло в голову, что вот я, Дмитрий Оленин, такое собенное от всех существо, лежу теперь один, бог знает где, в том месте, где жил олень, старый олень, красивый, никогда, может быть, не видавший человека, и в таком месте, в котором никогда никто из людей не сидел и того не думал. "Сижу, а вокруг меня стоят молодые и старые деревья, и одно из них обвито плетями дикого винограда; около меня копошатся фазаны, выгоняя друг друга, и чуют, может быть, убитых братьев". Он пощупал своих фазанов, осмотрел их и отер теплоокровавленную руку о черкеску. "Чуют, может быть, чакалки и с недовольными лицами пробираются в другую сторону; около меня, пролетая между листьями, которые кажутся им огромными островами, стоят в воздухе и жужжат комары; один, два, три, четыре, сто, тысяча, миллион комаров, и все они что-нибудь и зачем-нибудь жужжат около меня, и каждый из их такой же особенный от всех Дмитрий Оленин, как и я сам". Ему ясно представилось, что думают и жужжат комары. "Сюда, сюда, ребята! Вот кого можно есть", - жужжат они и облепляют его. И ему ясно стало, что он нисколько не русский дворянин, член московского общества, друг и родня того-то и того-то, а просто такой же комар, или такой же фазан или олень, как те, которые живут теперь вокруг него. "Так же, как они, как дядя Ерошка, поживу, умру. И правду он говорит: только трава вырастет".

"Да что же, что трава вырастет? - думал он дальше. - Все надо жить, надо быть счастливым; потому что я только одного желаю - счастия. Все равно, то бы я ни был: такой же зверь, как и все, на котором трава вырастет, и больше ничего, или я рамка, в которой вставилась часть единого божества - все-таки надо жить наилучшим образом. Как же надо жить, чтобы быть счастливым, и отчего я не был счастлив прежде?" И он стал вспоминать свою прошедшую жизнь, и ему стало гадко на самого себя. Он сам представился себе таким требовательным эгоистом, тогда как, в сущности, ему для себя ничего не было нужно. И все он смотрел вокруг себя на просвечивающую зелень, на спускающееся солнце и ясное небо и чувствовал все себя таким же счастливым, как и прежде. "Отчего я счастлив и зачем я жил прежде? - подумал он. - Как я был требователен для себя, как придумывал и ничего не сделал себе, кроме стыда и горя! А вот как мне ничего не нужно для счастия!"

Здесь литература, естественно, не в «рамке, в которой вставилась часть единого божества», а в просвечивающей зелени, спускающемся солнце и ясном небе. Можете сравнить с финалом «Анны Карениной».

Так о чем же все-таки повесть? Об Оленине? О том, что такое хорошо и что такое плохо? О Кавказе и казаках, об описании их быта и о природе? Где же здесь подлинный сюжет? Что в «Казаках» действительно происходит?

Это, наверное, самая большая загадка повести, которую мы сейчас ненавязчиво попробуем ее разгадать. В повести есть множество «обманок», и на некоторые из них мы уже натыкались. Любовный треугольник «Марьяна — Оленин — Лукашка» — первый ложный сюжет. Слишком уж небрежными и крупными штрихами, возможно, что даже отчасти пародийно пишет Толстой эту мыльную оперу для любителей сериалов. «Якобы духовный рост Оленина» — второй ложный сюжет, которым Лев Николаевич кормит жадных до морализаторства критиков и филологов средней руки. Характеристика Оленина в самом начале как человека, который любое дело делает до появления первых трудностей — ПОЛНОСТЬЮ подтверждается событиями повести. Оленин — явно не «Отец Сергий». Еще одна обманная тема — противопоставление Москвы и Кавказа, кульминационная точка которой приходится на письмо Оленина. Это уже теплее. Давайте разберемся: а есть ли противопоставление? Внешне — есть, и Толстой явно об этом пишет, как от автора, так и прямой речью Оленина: Кавказ — не Москва, Кавказ — не Москва, Кавказ — не Москва... Но за этим опять скрывается мистификация! Стоило приехать Белецкому, — и московские привычки чрезвычайно легко начали входить в обиход станицы. Люди-то, оказывается, и там, и там одни и те же! Толстой пишет словами Оленина: Лукашка и дядя Ерошка — совсем не то, что московские знакомые Оленина. Но! Лукашка, будучи довольно продуманным, отличается изрядным лукавством (в связи с именем этого персонажа Лев Николаевич опять подкидывает нам филологический ребус): например, он явно не верит в искренность Оленина, который подарил ему коня, зато охотно верит разнообразным сплетням. А пьяница дядя Ерошка, в свою очередь, эквивалентен такому же пожилому пьянице в начале повести. Высокоумие Оленина оборачивается его же близорукостью: он видит различие между фраком и бешметом, но совершенно не видит за черкеской человека. Поэтому мы, как и Оленин видим не лицо Марьяны, а ж.., то есть самую что ни на есть физиологическую фигуру. Не удивительно, что пользуясь органами чувств Оленина, мы не может разглядеть, о чем думает Марьяна и чем она в действительности живет. Полагаю (а если ошибаюь, пусть дамы меня поправят), что любой девушке не понравится такой узкоспециальный, физиолого-гинекологический взгляд на нее. Поэтому Оленин и получил, так сказать, «по рогам».

Разумеется, «кавказский акцент» и частое употребление местных слов и выражений, доходящее до раздражающего занудства (в том числе совершенно антилитеатурные и даже маразматические примечания автора) тоже работают на то, чтобы создать внешнее, ОБМАНЧИВОЕ противопоставление Москвы и Кавказа. Многочисленными «каргами» и «котлубанями», «мамуками» и «нянюками», не говоря уже о «кошкильдах» автор настолько эффективно компостирует мозги читателю, что различие между Кавказом и Первопрестольной вдалбливается читателю на уровне подсознания. Поэтому когда в самом выясняется, что различия между Москва и Кавказом по сути нет, а Толстой подчеркивает это патологически тождественым сходством сцен прощания в начале и в конце, — читатель, внезапно осознавая, что его так долго и виртуозно водили за нос, испытывает настоящий шок...

Что же тогда выходит? Если Москва=Кавказ, то в повести, оказывается, Толстой рассказывает не только историю Марьяны, Лукашки и казаков, но и историю неизвестной нам московской дамы, «маленького и дурного» приятеля Оленина и представителей питерского света, которая была, по всей видимости, точь-в-точь такой же! А сам автор после окончания повести оказывается тем самым лежащим на диване господином с часами, который иронически говорит Оленину (а вслед за ним и нам, читателям): «опять напутаешь». В кульминационный момент, когда Оленин пишет письмо, автор уже окончатильно и бесповоротно запутывает читателя: в искренность и правдивость письма Оленина не поверить невозможно. Парадокс в том, что оно абсолютно правдиво, и абсолютно ошибочно... ОДНОВРЕМЕННО! И далее, вместо того, чтобы довести до какой-то точки темы «Оленин-Марьяна-Лукашка» и «Психологическая эволюция Оленина» — Толстой делает гениальный ход конем: он внезапно обрывает обе темы и повторяет начало повести. Оказывается, что каким Оленин «был, таким он и остался», а дуэль Онегина с Ленским не состоится... Даже если предположить, что Лукашка выжил, а Оленин бы не уехал, дуэли все равно бы не было: они оба Марьяне уже до лампочки.А читателя встречает господин с ключиком от часов, который будто бы говорит: «Ну что, опять напутал? Говорил же я тебе...» Здесь читатель вспоминает, да, действительно, лежавший на диване и игравший ключиком от часов господин говорил это, «но отъезжающий не слыхал его...».

Таким финалом Толстой (поигрывая ключиком от часов) фактически уничтожает время. Что происходит в повести? Оказывается, ничего не происходит. Сюжета нет. «Казаки» — это паззл: картинка из множества фрагментов, которые автор постепенно открывает перед читателем. Подобно тому, как следователь восстанавливает по уликам ход преступления, автор здесь «собирает» личность Оленина. Точнее говоря, если одно и то же изображение демонстрировать сквозь различные светофильтры, то в красном свете изображение будет более красным, в синем — более синим, в желтом — более желтым. А если сложить все светофильтры, то свет будет белым, а изображение — совершенно иным, по сравнению с предыдущими «цветными» ипостасями. Кажется, что если сложить цветные светофильтры, результат бдет такой же, как если смешать все краски, то есть черным. А на самом деле, суммарный цвет — белый. Так же и в «Казаках»: кажется, что различий между Москвой и Кавказом настолько много, что они совершенно противоположны, об этом Оленин и пишет письмо. Но на самом деле оказывается, что если смотреть на ситуацию интегрально, во всем ее многообразии — всех этих различий не существует, а Кавказ и Москва для Оленина попросту тождественны, поскольку он сам не меняется. Оленин = Оленин, следовательно, Кавказ = Москва.

Разумеется, человеческая личность безгранична. Элементов паззла может быть очень много, и статическую, цельную личность можно экспонировать огромным числом способов. Я не знаю, кто открыл эту «паззловую» технику. Может быть, сам Толстой, а может быть и нет. Но он к ней вернулся, как минимум еще раз. В повести «Хаджи-Мурат», над которой работал практически всю жизнь. Конечно, Толстой в «Хаджи-Мурате» уже совсем другой — настоящий мастер, у которого за плечами множество романов, в том числе «Война и мир» и «Анна Каренина». Считается, что лучше, чем «Хаджи-Мурат» написан, написать его нельзя. Сам Толстой считал, что можно. Имея в виду даже то немногое, что было намечено в «Казаках», я склонен Льву Николаевичу поверить.

Показать комментарии (5)

23.07.2008 17:45
Читать только Депо Куровская

Депо Куровская

Депо Куровская...

...Московской железной дороги. Место, кстати, неплохое:

Депо «Куровская» МЖД. Депо сзади меня.

Депо как депо. Зато какое болото! Такое я видел только в двух местах: в фильме Тарковского «Сталкер» и в местечке с под названием Камская долина в городе Перми, а может быть еще где-нибудь...

Показать комментарии (3)

21.07.2008 16:50
Читать только Москва — город контрастов

Москва — город контрастов

Возьмем для примеру вид из окна офиса, где я обычно сейчас сижу. Давно хотел сфотографировать, но руки как-то не доходили. Вот так это все выглядит днем, в послеобеденный перерыв, именуемый у латиноамериканцев «сиестой».

Это — вид на памятник А.С. Пушкину, который, тем не менее, не виден. Макдональдс, расположенный в подвале дома с надписью Nokia, — к счастью, тоже не виден картинку не портит.

А это — кинотеатр Россия, на первом этаже которого располагается Шангрила. Шангрила (с одной "л"!) — это не разновидность обезьян, а типа как казино. Хорошего про него могу сказать то, что там есть беспроводная сеть, которая пока бесплатна.Если бы не она — многие из сообщений данного блога остались бы за кадром.

Дом Рахманинова

Это какое-то очень административное здание, назначение которого после 1917 года и по настоящее время мне неизвестно. А до 1917 года тут жил композитор С.В. Рахманинов.

Памятник Высоцкому

Москва — город симметричный, поэтому на данной картинке, как и на первой, можно увидеть скверик и нельзя увидеть памятник. Только памятник не Пушкину, а В.С. Высоцкому. Кабак, построенный рядом с памятником, отличается от Макдональдса незначительно и тоже вида не портит.

Таким образом, если смотреть с балкона офиса Агентства недвижимости «Квартирный вопрос», то справа будет Дом Рахманинова, а слева — Шангрила. Если же смотреть на офис со стороны кинотеатра «Россия», то справа будет памятник Пушкину, а слева — памятник Высоцкому. При этом вжо... пардон, сзади окажутся еще две достопримечательности: драматический театр имени Ленинского Комсомола (Ленком) и центральный офис МТС.

Теперь о том, как это все на самом деле выглядит. Это то, что слева от меня:

Памятник Пушкину Шангрила